Введение
Невзирая на дипломатические достижения последнего времени, российская позиция по отношению к Сирии по-прежнему во многом вызывает недоумение на Западе. Поддержку Башара аль-Асада либо объясняют денежными интересами — продажа оружия, — либо воспринимают как некий пережиток антизападных настроений, пережиток холодной войны. Порой создается впечатление, что такая близорукость — просто сознательное нежелание видеть. Но нынешняя международная ситуация требует его преодолеть. Нужно понять, что у России имеются свои причины географического порядка — остановить продвижение на Север ваххабитских нефтяных монархий Персидского залива. С российской точки зрения, ось Дамаск-Тегеран защищает страну от распространения радикальных веяний через Кавказ. В стране, которая занимает промежуточное положение между Европой и Азией и где, как говорится, «поскреби русского — найдешь татарина», это очень серьезная угроза. Исламский фундаментализм угрожает всему, что веками позволяло христианам и мусульманам поддерживать мирное сосуществование. Чтобы лучше разобраться в сегодняшних геополитических реалиях, мы постараемся, опираясь на недавние исследования и собственные наблюдения, обрисовать положение ислама в России. Цель этой статьи — предложить обоснованный анализ действительного положения дел, которое часто игнорируется (концевая сноска 1), не впадая при этом в неуместную демонстрацию эрудиции.
Чтобы понять своеобразие ситуации с исламом в России, отметим, прежде всего, несколько важных моментов по сравнению с Западом. В отличие от западноевропейских стран, в России общество по-прежнему остается глубоко религиозно. Устойчивость религиозных чувств — ощущения, что существует некая управляющая всем незримая сила, — проявляется в быту: в повсеместной вере в гороскопы, в частых отсылках к «судьбе» применительно к личным обстоятельствам, в сохранении многочисленных языческих суеверий (например, не здороваться через порог). Хотя религиозные обряды сегодня мало кто соблюдает, общество проникнуто чувством священного. Религия в России — первый критерий национального разграничения: русские по умолчанию считаются православными, татары — мусульманами. Эта глубокая религиозность иногда принимает на удивление радикальную форму: обращение в ислам целыми деревнями, или народное осуждение святотатства, совершенного группой Pussy Riot... Объяснить это можно незавершенностью секуляризации: модернизация общества в советское время сопровождалась вытеснением традиционной религии, но ее место, в качестве своего рода «светской религии», занимал сам коммунизм. Таким образом, религиозный фундамент оказался законсервирован, и его присутствие обнаруживается и по сей день.
Другое отличие — грамматическое. Религия, существующая на русской земле более тысячелетия, — не «ислам в России». Это «российский ислам». Перед нами не привозной ислам, который бы воспринимался как нечто чуждое, неусвояемое, политизированное и опасное. Россия — мусульманская страна, и российские мусульмане — ее коренные жители. Ислам признан здесь «традиционной религией» и занимает второе место по числу последователей после православного христианства (в России 20 млн мусульман; в ЕС, в общей сложности, — 13 млн). Уточним: под «мусульманством» мы в данном случае понимаем принадлежность к культуре, а не вероисповедание (концевая сноска 2). Россия входит в Организацию Исламского Сотрудничества с 2005 г. и недавно заключила с Казахстаном соглашение о создании Таможенного союза. Для российского правительства участие в сирийском конфликте на стороне оппозиции исламистов с Кавказа и из Волго-Уральского региона — важная проблема. Наплыв в Россию мусульман-мигрантов с Кавказа и из Центральной Азии создает трения; борьба с терроризмом на международном уровне и потенциальное усугубление нестабильности в Центральной Азии, когда из Афганистана будут выведены американские войска, еще сильнее обостряет ситуацию. Очевидно, что на гигантском южном «фронте» перед Россией стоит ряд серьезных угроз.
Российский ислам — сплав элементов, унаследованных от предыдущих поколений, с заимствованиями на волне глобализации (порой вольными) из других современных мусульманских культур. В многоконфессиональной стране такой причудливой комбинации вполне находится место. Религиозные доктрины в России переосмысляются и принимают новые формы, и ислам играет в становлении этой системы координат не последнюю роль. «Вера отцов» становится признаком возвращения к «народным корням»; на исламе строится самоопределение народов Кавказа и Поволжья; для отдельного человека ислам — духовное прибежище от утраты нравственных ориентиров, для местных властей — инструмент мобилизации. В хитросплетении соображений личного или общественного порядка можно тем не менее выделить три основных вектора. Первый — приверженность местным мусульманским традициям. Второй — мода на европеизированный ислам, не противоречащий принципу разделения религии и государства. Третий — тяготение к «очищенному» и «интернациональному» исламу. На самом деле эти разные установки и в теории, и на практике перемешаны между собой. А потому, чтобы разобраться в ситуации с российским исламом, в высшей степени важно понимать ее участников и хорошо знать местные реалии. Мы увидим, что риск радикализации связан с существующими индивидуалистскими тенденциями, но эти тенденции сдерживает сохранившийся в обществе религиозный фундамент, в котором ислам по-прежнему находится на стороне порядка — несмотря на искажения и передергивания, которым он подвергается. Таков основной посыл нашей статьи. Вокруг него, после короткого экскурса в историю, мы выстроим обзор сегодняшнего положения российского ислама и подробно остановимся на двух крупных регионах, где преобладает мусульманское население.
История "прижившегося" ислама
История ислама на территории сегодняшней России насчитывает почти 1300 лет. В середине VII в. экспансия мусульманского Арабского халифата достигла Закавказья: в 642 г. в его состав вошел дагестанский город Дербент. В 922 г., за несколько десятилетий до крещения Руси (в конце Х в.), волжские булгары приняли ислам. Оба государства были впоследствии захвачены татаро-монголами, но в 1252 г. хан Берке, внук Чингисхана, первым из монгольских правителей обратился в ислам. После взятия Казани в 1552 г. мусульманские народы вошли в состав Российского государства, и с тех пор их численность неуклонно росла: в начале XVII в. на них приходилось 4% населения, в конце XIX в. — 11% (при М. С. Горбачеве в СССР было 19% мусульман, сегодня в России — около 8%). Тот факт, что в исламе нет духовенства, осложнял взаимодействие с царской администрацией, и оно оставалось довольно поверхностным. Но в начале XVIII в. все изменилось: Петр I решил, на европейский манер, ассимилировать инородные общины. Кампании насильственного крещения и снос мечетей вызвали серьезное сопротивление. Екатерина II вернулась к политике толерантности: признав, что Российская империя де-факто многоконфессиональна, она учредила в 1788 г. Духовное управление мусульман России — административный орган, назначающий мулл и следящий за соблюдением российских законов. Это было первое представительское учреждение такого рода; оно дало российским мусульманам возможность политического существования.
В XIX в. в высших кругах татарской общины возникло модернистское движение, оживившее ислам, — джадидизм. Как раз в этом время начинает формироваться буржуазное сословие, и оно финансирует открытие множества коранических школ, или медресе, нового образца, — в частности, престижных школ Мухаммадия в Казани и Хусаиния в Оренбурге. В них преподают русский язык, историю и арифметику. В эту эпоху Россия ведет долгую и кровопролитную войну за Северный Кавказ (1817-1864 гг.). Оттоманская империя в союзе с Англией оказывает военную помощь местным имамам, особенно Шамилю (1834-1859 гг.) — герою сопротивления, в котором активнее всего участвуют суфийские братства. Одно из течений суфизма, мюридизм, становится объединяющей доктриной. Верность мюридов своему шейху (духовному наставнику) позволяет формировать дисциплинированные, воинственные отряды. Суфийские связи, определяющиеся клановой принадлежностью, играют на Северном Кавказе ключевую роль. В начале XX в. в российской мусульманской среде зарождается движение политической эмансипации: появляются мусульманские печатные издания, создается первая политическая партия — «Иттифак аль-Муслимин», т.е. «Союз мусульман». Предреволюционная Россия — династическая империя, и населяющие ее многочисленные мусульманские народы наперебой требуют независимости.
Установление советского режима наносит всем религиям тяжелый удар: они органически несовместимы с властью, возводящей самое себя в ранг демиурга и ставящей перед собой цель насадить в стране всеобъемлющую идеологию, новую «антирелигиозную религию» (концевая сноска 3). Система передачи знаний разрушается: с 1919 г. начинают закрывать медресе, нейтрализуют суфийские братства, потомственные муллы подвергаются гонениям. Во время Великой Отечественной войны наступает небольшая передышка: Сталин лично принимает высокопоставленных представителей разных религий, и в 1944 г. восстанавливаются ДУМы: в Ташкенте — для мусульман Центральной Азии, в Баку — для Южного Кавказа, в Махачкале — для Северного Кавказа и в Уфе — для европейской части СССР. При Хрущеве проводятся массовые антирелигиозные кампании, но искоренить религию властям не удается; несмотря на существование официальных гражданских процедур для оформления рождений, браков, кончин, религиозные обряды все равно сохраняются. Они соблюдаются тайно, но часто с негласного разрешения местных партийных чиновников. Главное — компромисс: отправление культа должно быть незаметным. Традиции понемногу забываются, и с эволюцией общества изменяется личное отношение к вере; она не исчезает, но претерпевает глубокую трансформацию. В 1960-е гг. ислам в СССР становится политическим инструментом. Между «традиционалистами» и «реформаторами», т.е. богословами ДУМов, стоящими на стороне власти, и диссидентски настроенными «молодыми муллами», происходит разрыв. В 1970-е гг. появляются первые фундаменталистские течения — отражение «глобализации» религии.
С упразднением советского строя религиозных институтов становится больше. Когда несколько республик в составе СССР получают статус независимых государств, прежние ДУМы распадаются на региональные инстанции, управляемые местными муфтиями. Во главе Центрального Духовного управления мусульман России (ЦДУМ), расположенного в Уфе, стоит муфтий Талгат Таджуддин, который старается сохранить свое превосходство над Советом муфтиев России, созданном в 1996 г. Равилем Гайнутдином, настоятелем Московской Соборной мечети. Совету муфтиев подчиняются большинство региональных ДУМов. ЦДУМ руководит 1050 приходами, а Совет муфтиев — 750. Между Таджуддином, носящим звание Верховного Муфтия России, и Равилем Гайнутдином часто вспыхивает борьба за главенство. Координационный центр мусульман Северного Кавказа, учрежденный в 1999 г., был создан как раз для того, чтобы воспрепятствовать настойчивым попыткам обоих муфтиев привлечь на свою сторону мусульман этого региона — крупнейшую общину, 2200 приходов.
Выход религии на рынок также привел к конкуренции между «устоявшимися» и «новыми» культами (салафитскими течениями, евангелическими церквями и т.д.). Самым ярким признаком «возвращения», как стали говорить, к религии (некоторые аналитики называют это «десекуляризацией») стал приток иностранных инвестиций в постройку мечетей (с 1991 г. их число выросло с 300 до 10 000), а также возобновление паломнических путешествий в Мекку и обучение молодых мусульман в коранических школах в Саудовской Аравии, Египте, Турции и Пакистане. И если об иранском влиянии говорить не приходится, то о турецком — вполне: издательский дом «Заман» и группа Нурджулар активно обхаживают своих российских турецкоговорящих «братьев». В стране неожиданно возник спрос на мусульманских книжников, и различные организации из стран Персидского залива начинают отправлять в российские мечети своих имамов. Многие из них стремятся искоренить местные традиции и проповедуют пуританский ислам салафистов: буквальное трактование священных текстов, возвращение к идеализированной «первоначальной» версии ислама. Многим российским мусульманам этот подход кажется излишне строгим, но молодежи он нравится: местные имамы, которых мало заботят богословские вопросы, а больше дружба с правоохранительными органами, не внушают им доверия. Официальное мусульманское руководство, чуя опасность, добивается в конце 1990-х гг. высылки большинства зарубежных имамов из страны. Но на Северном Кавказе, на фоне вооруженного конфликта, у салафистского радикализма по-прежнему немало приверженцев. В итоге и власти, и мусульманские официальные лица начинают именовать любого последователя салафизма «ваххабитом» и террористом. Само слово «ваххабит» становится ругательным: им клеймят всякое «пуристское» течение в исламе и его последователей.
"Многоликий" ислам
Для того чтобы понять, что происходит с российским исламом, крайне важно отметить, что в мусульманской среде нет никакого единства. Подавляющее большинство составляют сунниты (98%, лишь среди азербайджанцев преобладает шиизм), но среди них много различий. В суннитском исламе нет официального духовенства; имамом может стать любой верующий, если докажет свою приверженность вере и продемонстрирует минимальное знание священных текстов. Отсюда конфликты и проблема самозванства — когда, например, имам самочинно объявляет себя муфтием. Кроме того, в российском исламе исторически сосуществуют две правовые школы: ханафитская и шафиитская. Шафииты живут преимущественно в Чечне, Ингушетии и Дагестане. Мусульмане Северо-Западного Кавказа и Волго-Уральского региона — ханафиты. Другой критерий разграничения — этнический: в национальных республиках ДУМами, как правило, управляют представители титульной нации. В Дагестане распределение религиозных должностей напрямую зависит от того, у какой народности больше шансов оказаться у власти (концевая сноска 4). Это многообразие ислама создает неудобства для светских властей. Они стараются контролировать ситуацию, опираясь на ДУМы и преследуя течения, которые считаются неофициальными.
В августе 1999 г. в ответ на нападение Шамиля Басаева развернулась Вторая чеченская война, и федеральные власти вплотную заинтересовались радикальными исламскими движениями. При администрации федеральных округов, созданных Владимиром Путиным в 2000 г., для наблюдения за ситуацией были учреждены особые комитеты по делам религиозных организаций. Когда органам безопасности или в рамках судебного расследования требуется экспертиза, привлекаются специалисты по исламскому учению. По своей профессиональной деятельности эти эксперты близки к ДУМам, и их отзывы часто совпадают с официальной позицией. К течениям, которые так или иначе отклоняются от главного русла, применяются критерии, не принимающие в расчет разнообразные нюансы современной трактовки доктрины. Полицейские меры, которые предпринимаются по итогам таких экспертиз, обеспечивают «официальному» исламу полное отсутствие конкурентов. В последние несколько лет участились случаи осуждения за «экстремистскую деятельность» (по ст. 280 Уголовного кодекса) последователей новых братств и салафистов. Неизвестно, насколько на самом деле опасны для общества эти религиозные группы. Отдельные «демократы» и деятели мусульманской интеллигенции высказываются в защиту мусульман, обвиняемых в экстремизме. Главная фигура здесь — Гейдар Джемаль, председатель Исламского комитета России. Он утверждает, что салафисты ничем не хуже других мусульман: на антиправительственных демонстрациях в Казани правозащитные организации выступали бок о бок с татарскими сепаратистами и участниками Хизб ут-Тахрира — запрещенной в России с 2003 г. исламистской организации. И хотя из-за репрессивной политики эти «неортодоксальные» движения стали куда менее заметными, они по-прежнему существуют — в теневых зонах, которые в работах экспертов не освещаются.
Социология российского ислама
В социологическом плане среди российских мусульман можно выделить три основные категории. «Традиционалисты» исповедуют ислам в том виде, в каком он просуществовал все семьдесят лет государственного атеизма, — народный ислам, передающийся на местных наречиях, лояльный к власти. Он близок к ЦДУМу: это самый «традиционалистский» орган, прямой наследник ДУМа, основанного при Екатерине II. На Северном Кавказе традиционный ислам представляют суфийские братства. Из-за сокращения сельского населения «ислам предков» все больше теряет позиции, но именно на нем зиждется преемственность по отношению к советской эпохе. «Традиционалисты» преимущественно люди пожилые. Их еще называют «этническими мусульманами». Они не так ревностно соблюдают обряды, как молодежь, чаще дома, а не в мечети, и вспоминают, что они мусульмане, в основном, на похоронах, свадьбах и по большим религиозным праздникам. Связь со «своими» для них очень важна: обращение в другую веру — предательство, национальная и религиозная принадлежность воспринимаются как нечто тождественное. Молодое поколение язвительно называет этот ислам «похоронным». Для «традиционалистов» очень важно чтить местные традиции. Например, на Кавказе принято первым приветствовать старшего, хотя в шариате привилегии возраста не существует. То же с культурой танца: на Кавказе она очень развита, хотя «пуристы» ее осуждают.
«Модернисты» часто — выходцы из «традиционалистов». Это сторонники светской модели, они считают, что ислам совместим с либеральными ценностями. Им зачастую близки позиции западных мыслителей, и, как правило, это городские жители. Они предлагают собственную критическую трактовку происходящей в России эволюции. К «модернистам» принадлежат, например, сторонники неоджадидизма из татарской интеллигенции, которые утверждают, что весь мусульманский мир должен ориентироваться на «татарскую модель». Татарам, говорят они, отводится историческая роль: их ислам — цивилизованный, европейского образца, и они могут донести его до мусульманских народов, которые еще не слышали о правах человека. Связь с религией у «модернистов» сильна, но она носит скорее интеллектуальный характер. Национальная идентичность по-прежнему важна, но уже не привязана к традиционному сельскому укладу жизни.
Последнее движение еще более сосредоточено на самоутверждении и в этом смысле более современно: «радикализм». Это деобандистские (исходящие от афганских талибов) или, гораздо чаще, салафистские течения, которые объединяет между собой стремление отмежеваться от прочих мусульман. Для многих молодых мусульман это очень привлекательно. Совет муфтиев, более интернационалистски настроенный, чем ЦДУМ, сотрудничает с салафистами и потому регулярно навлекает на себя обвинения в «ваххабизме». Салафистов не устраивает нынешнее положение вещей, и в этом движении их интересует его критический потенциал. Принадлежность к группе с четким самоопределением дает возможность обрести в жизни смысл и избавиться от чувства собственной ненужности. Дело не только в исламе: главное основание — желание доказать себе и другим, что ты можешь следовать жестким правилам. Подобные процессы происходят и на Западе. Салафисты — такие же «глобалисты», как наши «антиглобалисты»; они ориентируются на остальной мусульманский мир и требуют альтернативы господству Запада. Они отстаивают индивидуалистский, «подлинный» подход к религии. Их позиции укрепляются, потому что под напором глобализации отдельный человек все больше организует свое самовосприятие вокруг некоей «своей земли» — реальной или воображаемой.
Эти различные течения соотносятся с определенным географическим делением, о котором следует сейчас сказать. На самом деле та или иная позиция не всегда выражена очень четко и в городской среде, например, вполне можно встретить «традиционалистов». Но для ясности мы немного упростим. На селе, важно подчеркнуть, жива приверженность традициям. Это не «возвращение к устоям», а именно сохранение «традиционного» видения мира. В мусульманских поселках старые самопровозглашенные имамы по-прежнему, как в советское время, отправляют семейные обряды. Чаще всего это самоучки, они не знают арабского языка и придерживаются сложившихся за века компромиссов: к примеру, спиртное запрещается только во время «открытой» части религиозной церемонии. Они обеспечивают связь с прошлым, к ним обращаются за советом, их мнению доверяют. Прибытие нового молодого имама, прошедшего обучение за границей и требующего от верующих большей строгости, воспринимается как провокация. Пожилые имамы смотрят на этих юных «умников», которые хотят занять их место, с обидой и раздражением; они отказываются отступать от привычного порядка, благодаря которому ислам удалось уберечь за много десятилетий государственного атеизма. В ответ в салафистских брошюрах возникает «геронтофобия».
Деревенскому исламу противостоит «теоретический» ислам городов — центров нового времени, где сформировался личностный подход к вере. Религия в нем занимает важное место, но это не выражается в регулярном посещении мечети и исполнении обрядов. Для большинства горожан верить в Бога не означает прямолинейно следовать букве религиозного учения. Они сами решают, что для них религия: фактор самоопределения, нравственное мерило или поведенческий кодекс. Вера индивидуальна, каждый черпает в ней то, что ему нужно, трактует ее более или менее по-своему, совмещает с другими верованиями и соблюдает обряды кто реже, кто чаще. В этом отношении магометанское учение, в котором преходящее не отделяется от духовного, больше страдает от столкновения с индивидуализацией; реалии новой эпохи в большей степени дестабилизируют общество. Как следствие, любые современные перемены в исламе начинают приниматься в штыки. Страх перед терроризмом напрямую связан с этим «кризисом» городского ислама. Именно в городах, пребывающих в экономическом упадке, салафистские движения привлекают больше всего молодежи, которая не работает и не учится, соблазняя ее обещаниями радикальных перемен. Самый яркий пример — город Набережные Челны в Татарстане, который превратился в штаб-квартиру радикальных националистских и исламистских течений, иногда связанных с мафией. Лучшая среда для вербовки — тюрьма. У российских уголовников большой популярностью пользуется рэпер Тимур Муцураев, который в некоторых песнях прославляет воинов джихада.
«Новые мусульмане»
Решающую роль в дальнейшем развитии российского ислама предстоит сыграть «новым мусульманам» — экономическим мигрантам из бывших советских республик Кавказа и Центральной Азии (концевая сноска 5). Приезжие часто исповедуют более строгую веру, чем их российские единоверцы; в мусульманской среде начинается перемешивание. Кое-где появляются мечети, отведенные той или иной этнической группе, и слишком истовое отправление обрядов «новыми» коробит коренных жителей: ни один крупный мусульманский праздник не обходится без критических замечаний в татарских газетах по поводу того, что в Москве Проспект Мира перекрыли тысячи приезжих, совершающих намаз. Эти трения между разными этническими группами разворачиваются на фоне общего подъема великорусского патриотизма, который происходит в России с начала 2000 г. К славянскому населению возвращается национальная гордость, и начинается переосмысление имперского прошлого: «Мы им в советское время помогали, они от нас отделились, чего им теперь надо?» Уже обсуждается, не ввести ли для граждан бывших советских республик визовый режим. Все приезжие становятся козлами отпущения. Накопившееся напряжение иногда приводит к вспышкам насилия. Раздражение коренного населения принимает новые политические формы: в июле 2013 г. жители городка Пугачева, в знак протеста против многочисленности кавказской диаспоры (концевая сноска 6),перекрыли федеральную автотрассу Саратов-Самара и выкладывали видеозаписи акции в социальные сети. Однако из этих записей видно, что религиозная принадлежность среди факторов недовольства даже не упоминается. Ксенофобия направлена на иностранцев вообще, как на источник потенциальной опасности. Ислам как таковой отторжения ни у кого не вызывает. Между православными и мусульманами веками существуют тесные связи; это залог взаимной терпимости. Но проблема иммиграции сулит в будущем немало конфликтов.
Внешнее влияние
Эта тема активно муссируется в российских СМИ. Рассуждения об иностранном влиянии позволяют властям снять с себя ответственность. Но в них есть и доля истины. После развала Советского Союза в Россию действительно хлынули зарубежные миссионерские движения: пакистанское Таблиги Джамаат, турецкое Нурджулар и международная исламистская сеть Хизб ут-Тахрир. Последняя особенно влиятельна в Центральной Азии и на Кавказе: она следует принципу «исламизации снизу» и внедряется в общество за счет системы мусульманской взаимовыручки (благотворительность, помощь обездоленным, беспроцентные займы, бесплатные дополнительные занятия в подпольных коранических школах) (концевая сноска 7). В середине 2000-х гг. российское правительство начало предпринимать ответные меры; зарубежные организации были вытеснены обратно в подполье. Но массовый приток мигрантов из бывших южных советских республик заставляет опасаться, что иностранные течения снова окрепнут. Недавнее назначение на пост муфтия ДУМа Татарстана двадцативосьмилетнего Камиля Самигуллина, богослова и мюрида (ученика) турецких накшбандийских шейхов, свидетельствует об усилении турецкого влияния на российский ислам. Через различные диаспоры, а также через новые технологии и международную торговлю, Россия в полной мере интегрирована в международную исламскую сеть. В стране распространяется риторика джихада: высшие ценности как оправдание вооруженного насилия. Мы рассмотрим, как варьируется степень ее влиятельности в разных регионах.
Разнообразие "территориального" ислама
Ислам так же многообразен, как сама российская территория, на которой он существует уже много столетий. Основные мусульманские регионы — Кавказ и Волго-Уральский регион. Народы Среднего Поволжья, обитающие в самом центре европейской части России, сравнительно «озападнены». Эта область отличается от Кавказа тем, что гораздо дольше входит в состав России, ближе к европейским культурам и уровень урбанизации здесь выше. Если кавказские народности сохранили традиционный семейный уклад, то в Волго-Уральском регионе естественный рост численности населения замедляется, особенно падает рождаемость. Кроме того, на Кавказе более «общинный» подход к религии. Внутри этих крупных регионов существуют значительные различия между отдельными областями, в зависимости от их этнического и конфессионального состава. Там, где мусульман меньшинство (в Адыгее 25%, в Ростовской области 4%, в Северной Осетии 15-25%), ДУМы призваны защищать их интересы. В тех республиках, где мусульмане составляют большинство (в Татарстане 50%, в Башкортостане 60%, в Карачаево-Черкессии 55-85%, в Кабардино-Балкарии 60-90%, в Ингушетии и Дагестане от 75 до 90%), ислам более «цельный»: это главная местная религия и залог политической легитимности. В крупных российских городах: Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге — существуют крупные мусульманские общины (в Москве — не менее 2 млн человек). С точки зрения освещения, как ни прискорбно, говоря о российском исламе, о Волго-Уральском регионе часто забывают. И если Кавказ, с его повторяющимися войнами и насилием пугает, то Среднее Поволжье, напротив, являет собой модель мирного сосуществования крупных конфессий.
Волго-Уральский регион
Конец татарской «модели»?
Крупнейшее из российских национальных меньшинств — 6 млн человек, из которых лишь треть живет в самом Татарстане, — татары считают себя мусульманами, в противоположность православным русским. По данным последних исследований, посвященным религиозной принадлежности молодежи, 70% опрошенных татар называют себя «мусульманами». При этом 46,7% из них соблюдают религиозные праздники, 56% держат дома Коран, но 50,2% никогда не ходят в мечеть. И даже среди тех, кто ходит, мало кто соблюдает мусульманские заповеди (пять молитв ежедневно, пост, милостыня, пожертвования, паломничество в Мекку).
Татары гордятся тем, что традиционно выполняют роль просвещенного авангарда; они ведут более светский образ жизни, чем остальные российские мусульмане, и стремятся подавать пример «умеренного» ислама. Открытие в 2005 г. в казанском Кремле, рядом с православной церковью, мечети Кул Шариф знаменовало собой высшее признание этого толерантного, европеизированного ислама. Однако репутация Татарстана как «земли согласия» сильно пошатнулась после терактов 19 июля 2012 г. (концевая сноска 8). Нападение на муфтия и его помощника вскрыло внутренние разногласия и соперничество в самой татарской умме и непрочность «татарской модели». Ее авангардность теперь поставлена под сомнение. Среди самих татар нет единодушия в том, какой избрать путь, чтобы оживить веру и модернизировать свою «этническую религию». В последние несколько лет между татарским ДУМом и мощными салафистскими группами идет напряженная борьба за контроль над мечетями. При первом муфтии, Габдулле Галиуллине, функции ДУМа были не столько религиозными, сколько политическими. Его преемник, Гусман Исхаков, назначенный на пост муфтия в 1998 г., в своей деятельности руководствовался преимущественно соображениями лояльности к местной власти. Спецификой татарского ислама стало постоянное вмешательство государства в мусульманские дела: местная администрация даже выплачивает имамам, состоящим при ДУМе, ежемесячную зарплату. Разделение религиозных инстанций и светской власти в Татарстане сегодня сугубо декларативное. Для политиков опираться на татарские мусульманские ценности — залог авторитета. С 1991 г. праздник ураза-байрам отмечается в стенах Казанского Кремля; на молитву собираются десятки тысяч человек. Каждый год в Кремле отмечается годовщина взятия Казани Иваном Грозным в 1552 г. Интересы ДУМа и татарского правительства, в общем, совпадают. В этой ситуации верующим, которых не устраивает «компромисс» с властями, остается лишь принять предложения о поддержке из-за границы. Они вступают в инакомыслящие движения, которые власти быстро осуждают и запрещают как «ваххабистские». Возможно, мощное давление на радикальные группы перед казанской Универсиадой в июле 2013 г. помогло избежать терактов. Но сможет ли назначение Камиля Самигуллина на пост муфтия снять напряжение, созданное терактами 2012 г.?
Башкортостан: путь прагматизма
В соседней с Татарстаном республике Башкортостан — другом крупном мусульманском регионе, который пользуется мирной репутацией, в Волго-Уральском регионе, — положение более спокойное. Кочевники вплоть до начала XX в., башкиры как народность противопоставляют себя русским, которые составляют 40% населения, но прежде всего — своим извечным соперникам татарам, которых в республике сегодня 30%. От татар их отличает, в первую очередь, то, что башкирские верования — тенгрианские, т.е. доисламские. В Уфе всего три мечети, тогда как в Казани 26. С другой стороны, благодаря структуре местных мусульманских организаций, религиозные конфликты здесь гораздо реже выводятся на политический уровень: башкирские мусульмане принадлежат либо к ЦДУМу, во главе которого стоит Талгат Таджуддин (138 приходов), либо к ДУМу Башкортостана (202 прихода). Местные власти одно время покровительствовали последнему, но затем отдалились от обоих. Поэтому ислам здесь гораздо менее политизирован, чем в Татарстане. Но в социальном отношении он далеко не маргинален: в Башкирии сегодня 792 мечети — для сравнения, в 1986 г. их было всего 20. Медресе около 20; в советское время не было ни одной. Каждый год Исламский университет Уфы оканчивает около сотни студентов, около двадцати из них продолжают обучение за рубежом (в частности, в каирском университете Аль-Азхар) и десяток становятся имамами. В турецкоговорящих семьях дети сейчас больше ходят в мечеть и соблюдают обряды. Башкирским властям иногда приходится иметь дело с проблемами, выходящими за пределы их территориальной компетенции (как в апреле 2003 г., когда Таджуддин объявил джихад против стран антииракской коалиции). После ухода Муртазы Рахимова руководство республики старается придерживаться принципов мультикультурализма и религиозного нейтралитета. Нестабильная ситуация в Татарстане доказывает, что башкирская модель — более светская и менее исламоцентристская — надежнее. Но и здесь не исключены вспышки беспорядков: местные власти тревожит существование очагов салафизма и призывы «татарских моджахедов» распространить борьбу на территорию Башкортостана.
Ислам в меньшинстве: другие области Волго-Уральского региона
В районах, где мусульмане составляют меньшинство, в начале 1990-х гг. сформировались местные общины, но нет потребности в создании централизованных представительских структур. Поначалу ЦДУМ не уделяло этим «периферийным» мусульманам никакого внимания, и благодаря этому им удалось избежать вовлечения во внутренние распри. 50 тыс. мордовских мусульман (6% населения республики) находятся под влиянием Казани, собственного же мордовского ДУМа долгое время не существовало. Оно было создано только в 2000 г. и прикреплено к ЦДУМу; в него вошли 12 из 17 мордовских приходов. Мордовское ДУМ было расположено в крупном татарском селе Белозерье, в 20 км к северо-востоку от Саранска. Это село считается одним из главных центров салафизма в России, с тех пор как в 1997 г. здесь обосновался один из сподвижников астраханского экстремиста Аюба Умарова. На три тысячи жителей здесь восемь мечетей. Продажа спиртного запрещена, в каждой семье, по меньшей мере, трое детей, и жители совершают намаз пять раз в день. Они живут по законам ислама (концевая сноска 9). В ответ местные власти основали другое ДУМ, к которому приписаны остальные пять приходов. Оно находится в Саранске, следит за строительством новой городской мечети и призвано вести борьбу против салафистского влияния. Ситуация откровенно напряженная, и прибытие множества «новых мусульман», которые работают на строительстве стадиона для чемпионата мира по футболу 2018 г., может еще больше ее обострить. Внимание СМИ недавно привлекла и другая салафистская деревня — Средняя Елюзань, в Пензенской области (концевая сноска 10). 25 июня 2013 г. один из местных имамов был арестован по обвинению в экстремизме.
Оренбургская область, мусульманское население которой составляют 150 тыс. татар и 120 тыс. казахов, занимает стратегически важное положение на границе с Казахстаном. Местная умма распределена между двумя полюсами: Оренбургом (где находится основанное в 1994 г. ДУМ) и Бугурусланом (на границе с Самарской областью). Когда обнаружилось, что среди террористов, захвативших заложников в Беслане, был татарин, прошедший выучку в Бугуруслане, в оренбургской умме произошел раскол. Местные власти выслали из области самопровозглашенного муфтия Бугуруслана Исмагила Шангареева, который открывал медресе и занимался издательским бизнесом на средства спонсоров из Саудовской Аравии (концевая сноска 11).
Тот же Исмагил Шангареев пытался создать отдельное ДУМ в республике Удмуртия (где проживает 100 тыс. татар) в противовес существующему ДУМу Удмуртии, основанному в 1994 г. при поддержке местных властей.
В южных Астраханской и Саратовской областях ситуация еще более напряженная. В Саратове (80 тыс. казахов и 60 тыс. татар) исламизм — инструмент в политической игре: в конце мая 2013 г. один из местных депутатов, чтобы бросить тень на противника, проплатил на телевидении репортаж, в котором Саратов был назван «одним из центров ваххабизма в России». Мукаддас Бибарсов, муфтий саратовского ДУМа, выступил с опровержением этих заявлений, но скандал на этом замять не удалось. В Астраханской области, где насчитывается 150 тыс. казахов, 60 тыс. татар и множество северокавказских меньшинств, всякая попытка дестабилизации падает на особенно благодатную почву: область расположена в непосредственной близости от Кавказа, и влияние кавказских сетей здесь очень выраженно. Прибытие молодых дагестанцев, которые по пятницам собираются в «красной» мечети в центре города, способствует распространению салафистских течений.
По сравнению с Астраханской и Саратовской, Ульяновская область немного спокойнее, поскольку расположена дальше от Кавказа. Но и здесь в начале 2000-х гг. назревал раскол. Лишь избрание генерала Шаманова на пост губернатора положило конец деятельности исламистской организации, связанной с местной криминальной группировкой. Однако применение силы существенно ослабило авторитет местного ДУМа, приближенного к региональным властям.
Ситуация с сибирскими мусульманскими общинами пока, судя по всему, находится под контролем. Татары здесь хорошо ассимилированы и занимаются квалифицированной работой, в частности, в сфере нефтедобычи и нефтепереработки. Тем не менее отметим, что в мае 2013 г. новосибирский суд вынес приговор двум местным имамам — выходцам из Узбекистана. Так что существует риск распространения радикальных движений среди сибирских мусульман, со всеми возможными последствиями (концевая сноска 12).
Северный Кавказ
Ислам на Северном Кавказе ассоциируется, прежде всего, с радикализмом, так как здесь сосредоточено большинство российских салафистских групп. Здесь до сих пор существуют крепкие суфийские традиции, в частности, в Чечне и Дагестане, где салафизм очень распространен. Салафисты проповедуют «чистый» ислам, без посредников между Богом и человеком; они осуждают суфийские обычаи (поклонение святым и посещение их гробниц) и отвергают шафиитскую школу, хотя к ней принадлежит подавляющее большинство жителей Дагестана, Чечни и Ингушетии. В Дагестане около полутора десятков суфийских течений, которые разделяются по этническому составу и пользуются у населения большим авторитетом, примкнувших к официальным властям. «Ваххабитское» влияние резко возросло в годы Первой чеченской войны, когда республика потребовала отделения от России, но правительству тогда удалось удержать конфликт в границах Чечни. Вторая чеченская война началась из-за вторжения чеченцев в Дагестан, чтобы основать кавказский халифат. В этой войне косвенно участвовали международные исламистские организации: они поставляли деньги, оружие и боевиков. Сегодня проблема сепаратизма в Чечне урегулирована, однако насилие постоянно присутствует в отношениях между двумя ветвями ислама. Республика находится под контролем Рамзана Кадырова. Поддержание порядка он обеспечивает силовыми методами. Когда насилие пошло на убыль в самой Чечне, оно перекинулось на другие регионы: в июне 2004 г. — Ингушетия, в сентябре 2004 г. — Беслан, в октябре 2005 г. — Кабардино-Балкария, и далее вплоть до Москвы. Российское правительство винит в распространении терроризма иностранных наемников, но внутренние факторы играют куда более важную роль. Надо сказать, что ставка Владимира Путина исключительно на репрессивную политику способствовала стремительному распространению радикального исламизма на Северном Кавказе, в частности, в Дагестане, где до сих пор в противостоянии между официальным исламом ДУМов, который поддерживают суфийские течения, и салафистскими группами каждый месяц гибнут десятки человек. Власти систематически применяют силу против участников радикальных движений, критикующих официальные религиозные инстанции за «искажение» учения. Молодые мусульмане, изучавшие богословие в коранических школах на Ближнем Востоке и исповедующие ислам по-своему, но мирно, подвергались арестам и пыткам. Обращение к таким методам лишь разжигает радикализм юных неофитов. Отряды солдат-исламистов ведут партизанскую войну и устраивают теракты. Кроме того, популярности радикалов немало способствуют коррупция и бедность. Уровень безработицы на Северном Кавказе — более 50%, а зарплаты на треть ниже, чем в среднем по России. Местные жители жалуются на продажность чиновников, из-за которой регион лишен зарубежных инвестиций. Кланы, удерживающие власть, винят в присвоении ресурсов, расхищении пособий, выделяемых из Москвы, и подавлении оппозиции. Салафисты провозглашают, что в исламском государстве воровство и коррупция будут искоренены; эти обещания подкупают многих. С другой стороны, в регионе существует множество внутренних разделов, которые препятствуют распространению радикального ислама. Во-первых, на всем Северном Кавказе молодежь противостоит старшему поколению. Во-вторых, по-прежнему есть множество острых этнических разногласий: балкарцы и черкесы требуют независимости и отделения от кабардинцев и карачаевцев, с которыми они сейчас административно объединены; в Дагестане против главенства аварцев выступают даргинцы, составляющие 15% населения, и жители равнины (преимущественно кумыки).
Заключение: в России всё как в других странах
Как видим, российские мусульмане могли бы играть в политической жизни страны решающую роль, но такому развитию событий до сих пор препятствовала их разрозненность, которую поддерживает многообразие, с одной стороны, религиозных институтов, а с другой — вариантов ислама. В то же время эта разрозненность мешает развитию мусульманского фундаментализма. Историческая укорененность ислама в России и традиции религиозной терпимости также внушают оптимизм. На примере Волго-Уральского региона видно, что в России возможно мирное сосуществование разных монотеистических конфессий. Но хотя казанская Универсиада в 2013 г. прошла успешно, что будет на Олимпийских Играх 2014 г. в Сочи, неизвестно. В России происходят те же перемены, что в западных странах: разочарование в прежних идеалах, поиск новых, подчас радикальных личностных ценностей. Эти проблемы знакомы и французам (некоторые подростки из французских пригородов тоже обретают в джихаде самоуважение): это ответ на утрату ценностей, на чувство бессмысленности перед лицом современных реалий, которые очень часто отождествляются с Западом как таковым. Опасность — в развитии индивидуализма, а не в борьбе между разными религиозными инстанциями или в отсутствии мусульманских партий (отдельные аналитики усматривают в нем причину дискриминации, которой, по их мнению, подвергаются мусульмане в России). Чеченскую модель исламизации общества — как способ обезвредить радикальных исламистов — нельзя перенести в другие мусульманские регионы России. А потому, какие сценарии будут возможны в России, во многом будет зависеть от международного положения. Российское правительство противится поставкам оружия сирийской оппозиции потому, что стремится, в первую очередь, обезопасить собственную территорию. В стране жива память о бесланских школьниках, погибших в сентябре 2004 г. Западные правительства, в свою очередь, знают: Москва не хуже, чем они, понимает, чем чревато вооружение исламистских группировок химическим оружием. На фоне широкого распространения оружия массового положения сирийский кризис демонстрирует, на краю какой бездны стоит не только Россия, но и весь западный мир. Необходимо строить настоящее стратегическое партнерство. Время не ждет.
Сноски:
1. В недавно опубликованной статье Мари Мендрас (Marie Mendras) ни словом не упоминается, что в России есть мусульмане. См. « Syrie : heure de vérité pour la diplomatie du “niet !” » [Сирия: момент истины для дипломатического «нет»], Le Monde, 11 сентября 2013 г.
2. Jean Radvanyi, « Quelques réponses à une question non posée : l’islam et le recensement de la population de Russie en 2002 » [Несколько ответов на незаданный вопрос: ислам и перепись населения России в 2002], Islam et politique en ex-URSS, sous la dir. de Marlène Laruelle et Sébastien Peyrouse, IFEAC, L’Harmattan, 2005, pp. 159-169.
3. Marcel Gauchet, L’avènement de la démocratie, à l’épreuve des totalitarismes 1914-1974 [Наступление демократии, испытание тоталитаризмом 1914-1974], Paris, Gallimard, 2010.
4. См. монографию Энвера Кисриева «Ислам и власть в Дагестане» (М.: ОГИ, 2004).
5. По данным переписи населения 2010 г., среди иммигрантов преобладают узбеки, за ними следуют украинцы и таджики. Ален Блум, «Демографическая нестабильность», Ежегодный доклад Франко-российского центра Обсерво «Россия 2013», Москва, издательство Editions du Courrier de Russie, 2013, стр. 180.
6. После смерти 20-летнего Руслана Маржанова, убитого в драке: http://www.gazeta.ru/social/2013/07/11/5422501.shtml
7. О ситуации на Кавказе и в Центральной Азии см.: Eclats d’empire, Asie centrale Caucase, Afghanistan [Осколки империи, Центральная Азия, Кавказ, Афганистан], Paris, Fayard, 2013.
8. См.: Ксавье Ле Торривеллек, «Религиозное пробуждение в Татарстане: мифы и реальность», Ежегодный доклад Франко-российского центра Обсерво «Россия 2013», Москва, издательство Editions du Courrier de Russie, 2013, стр. 278-281
9. Очень интересные репортажи о жизни деревни можно найти на сайте http://akkul.wordpress.com/
10. Lilia Sagitova, « Sociologie religieuse d’une communauté tatare aux contours mouvants » [Изменения в религиозной социологии татарской общины], L’islam en Volga-Oural, regards de l’intérieur, numéro thématique, Revue d’études comparatives Est-Ouest, vol. 42, n° 2, juin 2011, ss. la dir. de Xavier Le Torrivellec, p. 91-110.
11. Venalij Amelin, « Les recompositions internes dans l’islam de l’oblast d’Orenbourg » [Внутреннее переустройство ислама в Оренбургской области], L’islam en Volga-Oural, regards de l’intérieur, numéro thématique, Revue d’études comparatives Est-Ouest, vol. 42, n° 2, juin 2011, ss. la dir. de Xavier Le Torrivellec, p. 17-40.
12. Le Torrivellec Xavier, « La Sibérie, prochaine cible des islamistes. Pourquoi Moscou s’entête à soutenir Assad » [Сибирь как следующая цель исламистов. Почему Москва упрямо продолжает поддерживать Асада], Le Monde, 31 oct. 2012.
Fr
