Глава 5. Франция и Россия: История и культура

Новая экономическая политика (НЭП), временно введенная Лениным для спасения большевистской власти после того, как гражданская война и военный коммунизм обескровили страну, очень скоро доказала свою целесообразность. Расчет оказался правильным. Население наконец смогло перевести дух.

В письме Михаила Булгакова от 17 ноября 1921 г., адресованного его матери, оставшейся в Киеве, есть описание начала НЭПа в Москве. Не преуменьшая повседневных трудностей (речь идет о «бешеной борьбе за существование и приспособлении к новым условиям жизни»), Булгаков рассказывает, что за полтора месяца ему удалось «добиться maximum’a того, что можно добиться за такой срок»: он нашел «место» (что, поистине, подвиг), но опасается будущего сокращения штатов. Однако он планирует «вовремя перейти на частную службу», что стало возможно благодаря НЭПу. Они с женой «запаслись картошкой», чтобы была еда на зиму. Жене удалось починить единственную пару туфель. «Начинаем покупать дрова», – пишет Булгаков и добавляет: «работать приходится не просто, а с остервенением». «Вы не поверите, насколько мы с Таськой стали хозяйственны. Бережем каждое полено дров. Такова школа жизни. По ночам урывками пишу “Записки земского врача”. Может выйти солидная вещь. Но времени, времени нет!»

Французский еженедельник L'Illustration, наш излюбленный источник информации, также отозвался на новую советскую действительность. Постоянный читатель газеты не мог не отметить интересный факт: в отличие от статей предреволюционного периода, очерков и репортажей о событиях 1917 г. и последующих лет, большинство статей эпохи НЭПа не подписаны. Из этого следует, что у L'Illustration больше нет собственных корреспондентов в России и что газета получает информацию от местных жителей или от еще живущих в России иностранцев, которые, каждый по своим причинам, предпочитают оставаться анонимными.


12 марта 1921 г. под заголовком «Луч света в русских потемках» L'Illustration описывает экономическое положение и приводит цифры: пара ботинок обходится в шестьдесят тысяч рублей, мужской костюм – в триста тысяч. Но это – «мелочи», интересующие капиталистов. Население России больше озабочено пропитанием и отоплением. Видя приведенные цифры, можно справедливо задаться вопросом: где же тот «луч света», о котором говорится в заголовке? Статья дает ответ, определяя НЭП как неожиданную «терпимость, проявленную большевиками в отношении мошенничества»... Те, кто знает, как в дальнейшем развивались события, поймет, что определение оказалось на удивление метким. В качестве примера приводится Сухаревский рынок в Москве, где в обход всех законов можно продать, купить и обменять все, что угодно.

 Официально, чтобы купить любые продукты («хлеб, мясо, и проч., кроме меда и некоторых овощей»), любую вещь, любой товар, необходимы так называемые «карточки». Однако на Сухаревской «толкучке» (концевая сноска 2) «каждый день более ста тысяч человек покупают все, что угодно, за деньги под открытым небом». L’Illustration, по своему обыкновению, не упускает возможности вывести из своих наблюдений правило, почти закономерность: «Во все времена русские, а не только евреи, были склонны к спекуляции. Сегодня этим занимаются все поголовно».

В самом деле, выжить в этих условиях можно только «выкручиваясь» и мздоимствуя. «Конечно, – уточняет L’Illustration, – вся эта противозаконная деятельность строжайше запрещена. [...] Но люди привыкли жить в состоянии постоянного нарушения закона».

Есть и другой способ выжить: чтобы быть избавленным от материальных забот, надо поступить на службу в гражданское или военное учреждение новой власти.

Газета хорошо информирована о происходящем и ее комментарии нелицеприятны как в отношении тех, кто поступает на службу к большевикам, так и в отношении самих большевиков, которых она описывает как «одержимых, [...] которые используют население в 120 миллионов человек как объект для экспериментов»: «несть числа бывшим буржуа, превратившимся в ''красных'' чиновников большевистского аппарата. Советы не жалеют денег: ведь они расплачиваются бумагой. Каждый день печатают сотни миллионов рублей» (см. илл. 1).

Еженедельник так же отрицательно оценивает поддержку, которой пользуются у большевиков театры, искусство и литература, поскольку видит в этой поддержке чистую пропаганду. Эта точка зрения верна лишь отчасти. Единственный положительный тезис статьи – который, как нам кажется, выдает в авторе русского, хорошо понимающего ситуацию и знающего представителей новой власти, – это подчеркнутая похвала (явление редкое на страницах L’Illustration в отношении революционной России) в адрес наркома просвещения Анатолия Луначарского. Последний описан как «выдающийся деятель», и его кампании по ликвидации безграмотности автор дает справедливо высокую оценку.

В течение всего 1921 г. еженедельник мало пишет о ситуации в деревнях: явно не хватает информации. L’Illustration приходит к ложному выводу, что положение в деревне лучше, чем в городе, что, конечно, не соответствует действительности после трех лет военного коммунизма, сопровождавшегося жестокими массовыми конфискациями.

Читателю придется ждать 24 сентября 1921 г., чтобы в газете появилась более существенная информация, но даже она получена из вторых рук. Под заголовком «На берегах Волги» редакция перепечатывает общие впечатления, комментарии и фотографии группы американских журналистов. Последние, обеспокоенные слухами о голоде в Поволжье, запросили у Советов разрешение зафрахтовать пароход и отправились в деревни, расположенные под Самарой, взяв с собой продукты для голодающих (см. илл. 2).

Свидетельство американцев удручает. В результате страшной засухи практически не осталось посевного зерна. «Если ранняя зима заставит прежде времени остановить судоходное сообщение по Волге и ее притокам, – пишут они, – бедствие рискует превратиться в катастрофу».

Белый царь лишился последнего бастиона... но и красный царь умер

Гражданская война практически закончилась в 1921 г. Однако на территории бывшей Российской империи в течение еще как минимум двух лет сохранялись отдельные неподконтрольные большевикам анклавы.

17 февраля 1923 г. L’Illustration публикует статью под заголовком «Большевики во Владивостоке» (см. илл. 3). Автор, свидетель вступления в город большевиков, не скрывает своего удивления перед полным безразличием населения. Жители города не только не оказывают сопротивления, но просто никак не реагируют на происходящее. Население, заключает корреспондент, деморализовано.

Взятие Владивостока представляет собой важный этап для большевиков, которые с этого момента контролируют почти всю Россию до самого Тихого океана. Взятие Владивостока несет также большую символическую нагрузку, поскольку это «последний город, над которым развевался флаг Белой России». Стоит еще добавить, что это один из последних городов России, в котором были не только иностранцы, но и представители иностранных сухопутных и морских вооруженных сил. L’Illustration воспринимает это военное присутствие как обнадеживающее по двум причинам. Во-первых, с точки зрения безопасности французских граждан: «В ходе недавних событий, – пишет журнал, – легкий крейсер “Кольмар” следил за соблюдением интересов наших сограждан». Во-вторых, в более широком плане «можно рассчитывать, что ''красные'' (концевая сноска 3) будут проводить осмотрительную политику, стремящуюся ввести в заблуждение внешний мир, так как Владивосток – открытый порт, тихоокеанская витрина России».

Почти сто лет спустя подобные предположения представляются верхом наивности. Но «эксперимент» еще только начинался, и никто, ни в России, ни тем более на Западе, не мог предположить, как далеко он зайдет. Кроме того, европейцы в то время просто не могли себе представить, что русские способны обойтись без их одобрения. Реальная ситуация, увы, оказалась совсем иной.

Но победоносные большевики тоже столкнулись с непредвиденными и непредсказуемыми обстоятельствами.

С 1922 г. Ленин, страдающий нервным параличом и отстраненный от власти, находился в деревне Горки, в 45 километрах от Москвы (см. илл. 4), где он и скончался 21 января 1924 г. L’Illustration отзовется на это событие пять дней спустя, 26 января, статьей «Конец ''Красного царя''».

Напомнив вкратце биографию большевистского вождя, газета не удерживается от простительного ядовитого выпада: «Возможностью вернуться в Россию в 1917 г. [Ленин] был обязан содействию немцев».

После этого первого «залпа» было бы странно не продолжить. И газета продолжает все более агрессивно: «Ленин, который провел более тридцати лет жизни, ожидая своего часа и вынашивая свою ненависть, приступил с хладнокровной методичностью, цинично и бессердечно, к реализации социального переворота, о котором он мечтал». Заключение убийственно: «Он был абсолютным уничтожителем».

Вот такое «надгробное слово»... При этом, в виде исключения, L’Illustration признает за вождем Октября достоинство, которое достаточно красноречиво говорит о распространенном в то время настроении и об определенной направленности самого еженедельника: «Почти единственный из всех большевиков, Ленин был чистокровным русским (концевая сноска 4), [...] и, возможно, именно в этом кроется секрет его популярности у народа, который испытывает непреодолимое недоверие к семитам и инородцам».

Похороны состоялись 27 января. 9 февраля, а затем и 16 февраля газета опубликовала репродукции гравюр церемонии погребения с комментариями под заголовком «Похороны Ленина» (см. илл. 5). Редакция уточняет, что «требовалось увековечить на страницах L’Illustration память об этой церемонии, впечатляющей своей простотой и величием».

На фотографиях можно видеть соратников покойного и членов правительства, присутствовавших на похоронах. Пришли все: «Бухарин, Томский, Каменев, Рыков, Калинин», за исключением Троцкого, «которого таинственное недомогание застало далеко от Москвы». Разумеется, в статье нет ни слова о некоем Сталине, рядовом секретаре партии.

По странному стечению обстоятельств (в котором, конечно же, тщетно усматривать насмешку богов или судьбы), на снимке нет ни одного из двух участников жестокой схватки за власть, развернувшейся после смерти вождя. Об этой борьбе, продолжавшейся около трех лет, L’Illustration практически не упоминает. Это закрытая тема, и у французского журнала, как и у многих других, недостаточно информации, чтобы ее освещать. Кроме того, L’Illustration направлен на весьма широкий круг читателей, которых мало интересует братоубийственная борьба внутри советской верхушки.

Да и в самой Москве эту тему предпочитают не поднимать. Требуется прозорливость и дальнозоркость литературы, чтобы заранее различить будущего победителя и забить тревогу. Речь идет о книге Бориса Пильняка «Повесть непогашенной луны», напечатанной в 1926 г. и сразу же запрещенной. В этой повести, блестяще построенной и не менее блестяще написанной, в «человеке из дома номер первый» легко узнается Сталин, затаившийся в своем кремлевском кабинете, как паук в центре паутины, связанный с городом и со страной телефонными проводами и играющий со всем и со всеми как с марионетками. Сталин никогда не простит Пильняку этого сочинения, и писатель заплатит за него жизнью во время «чисток» тридцатых годов.

Может ли мюзик-холл нейтрализовать большевизм?

В период с 1925 г. по 1928 г. L’Illustration уделяет мало внимания России. Ей посвящают скорее краткие заметки, нежели статьи, но нередко именно они оказываются самыми интересными. Кроме того, похоже, что редакция хочет уверить себя и других в том, что ситуация в России нормализуется. Получается, что после определенного периода, когда русские были одержимы «темными силами», они постепенно возвращаются на путь разума, хотя и не без рецидивов, которые газета охотно фиксирует. Кроме того, есть ли у русских выбор? В этом вопросе еженедельник придерживается очень французской, и, в целом, европейской и западной точки зрения: русским ничего другого не останется, как успокоиться и вернуться к проверенным ценностям и образцам – западным.

В выпусках за 1928 г. можно найти много таких примеров. Так, 19 мая, под заголовком «В красной России», L’Illustration описывает празднества и парад, прошедшие в Москве в честь Первого мая (см. илл. 6). Этот пример, скорее, из категории «рецидивы». Уже десятый год, как Советы организуют эти пропагандистские праздники, замечает автор, что вызывает грусть и сожаление. Но журналист предпочитает остановиться на другом «событии», произошедшем на два дня позже, и которое явно вселяет в него безудержный оптимизм: 3 мая «красная Россия» принимала «с большими почестями афганского короля». Вот видите! Вот они и образумились! Можно гильотинировать королей и убивать царей, можно быть санкюлотами или кровожадными большевиками, но рано или поздно снова начинаешь принимать «с большими почестями» коронованных особ!

Газета тем более охотно подчеркивает важность этого официального визита, что двумя месяцами раньше очередной «рецидив» привел к свое-образному нападению на королей и королев особого типа.

10 марта под заголовком «Политика на шахматной доске» L’Illustration возмущенно описывала появление в российских магазинах шахмат, сделанных на государственной фабрике по макету, одобренному на правительственном уровне «после долгих прений» (см. илл. 7). На этой шахматной доске, слева направо, фигурировали: офицер царской армии (белый слон), церковь (белая ладья), рабочий и работница (черный король и черный ферзь), аристократ и аристократка (белый король и белый ферзь), молот и наковальня (черная ладья), офицер Красной армии (черный слон). Автор этой примечательной статьи дает такие комментарии: «До сих пор в этой ''прекрасной'' стране Советов бессовестная уравниловка не распространялась на деревянные фигурки королей и королев, которые всем шахматистам мира так приятно передвигать по черно-белым полям...». Получается, что большевики не пощадили даже шахматы. Спасибо, что хотя бы афганский монарх навел хоть какой-то порядок и дал повод надеяться на лучшее!..

Но есть статьи и похлеще. Так 8 декабря, завершая внушавший оптимизм 1928 г., появилась легкомысленная на вид, но вполне серьезная статья, озаглавленная «Все как прежде».

В ней корреспондент газеты предлагает читателю осмелиться толкнуть дверь московского мюзик-холла, где его ждут тридцать радостных хористок, которые «к общему удовольствию» исполнят «классический номер ''Змей''» (см. илл. 8). «Все как прежде!» – восклицает с энтузиазмом журналист. «Разве мы не слышали добродетельных речей, клеймящих старорежимное и развратное западное общество, обличающих отвратительный жанр мюзик-холла, который процветает в современных Вавилонах Запада? [...] Этот реакционный ''Змей'', которого все эти очаровательные, игривые Евы вернули в страну Советов, – крайне символичен. [...] Увидите, не пройдет и года, как крупные мюзик-холлы СССР будут настойчиво выпрашивать у нас последние номера Мистингетт и Шевалье» (концевая сноска 5).

Впрочем, до этого еще далеко. Но верно одно: НЭП принес облегчение определенной части населения, уставшей от лишений, и с середины 20-х гг. постепенно стал формироваться новый привилегированный класс. При первой возможности снова стали открываться рестораны и кабаре, чье юридическое положение, как и положение всех коммерческих учреждений, оставалось весьма сомнительным.

Предпримем небольшую экскурсию в «Советскую Россию» через два года после того периода, который мы определили в этой статье. В 1930 г. итальянский писатель и журналист Курцио Малапарте прибывает в Москву в надежде найти там «власть в руках класса, вышедшего из народа – сурового, бескомпромиссного, пуританского, одержимого тем пуританством марксистского толка, который так близок к пуританству кальвинистов; класса, для которого имеют значение лишь заслуги перед революцией и верность марксистской теории».

Вместо этого он находит класс выскочек, которые увлечены не столько индустриализацией, сколько новыми моделями парижских платьев. К власти пришла новая «знать», которая усердно подражает свергнутой знати, устраивает приемы, светские рауты и театральные вечера. В отличие от L’Illustration, Малапарте не видит в этом никакого повода для радости. В его понимании, революция уступила место разложению умов и нравов (концевая сноска 6).

Русские идут! Русские пришли!

В ожидании окончательной победы хористок из мюзик-холла над Красной армией L’Illustration в эти годы переносит свое внимание на русских эмигрантов – на побежденных, которые перебрались в Западную Европу, и многие из них в Париж. В конце 1927 г. журналист и писатель Жорж Удард несколько раз посещает Лейб-гвардии Казачий Его Величества полк. 7 апреля 1928 г. L’Illustration публикует его репортаж, озаглавленный «Нищенствующие рыцари». Всего казаков – восемьдесят человек. Они прибыли во Францию после тяжелого путешествия и работают на парижских вокзалах. Они предпочитают жить вместе, чтобы легче переносить лишения, сохранять «старинные обычаи» и не так остро ощущать свое положение изгнанников (см. илл. 9 и 10). В статье чувствуется искренняя симпатия и уважение автора к этим людям. Но общая тональность текста невеселая.

К счастью, среди русской эмиграции хватает и более солнечных и привлекательных фигур. 23 июня L’Illustration посвящает статью личности и психологическому образу Распутина, который описан убившим его князем Юсуповым (см. илл. 11). Сколько породы в этом человеке! Убийца? Ну и что же? Это лишь придает ему обаяния.

Журнал регулярно информирует читателей о благотворительных балах, приемах и прочих чаепитиях, устраиваемых русскими дамами из высшего общества. Этих русских в Париже любят. Конечно, они экстравагантны, но они хотя бы говорят по-французски, тратят деньги не считая (у многих еще осталось какое-то состояние) и они тоже полны оптимизма: еще не прошли 20-е гг., они уверены, что Советы долго не продержатся и что они скоро вернутся домой.

13 октября 1928 г. у себя на родине, в Дании, тихо скончалась в возрасте 81 года императрица Мария Федоровна, вдова императора Александра ІІІ. L’Illustration почтил ее память в выпуске от 20 октября. Она находилась в Ялте, когда узнала о трагической кончине своих близких. В марте 1919 г. она взошла на борт английского линкора «Мальборо», который (с заходом на Мальту) доставил ее на родину.

В выпуске от 8 декабря газета чествует уже не русского, а француза, тонкого знатока России: речь идет о Морисе Палеологе, бывшем после Франции в Санкт-Петербурге, который 25 ноября был принят во Французскую академию (см. илл. 12).

Обманчивое затишье

Вторая половина 20-х гг. – почти что блаженный период, когда европейский континент залечивает раны после войны, а Россия – еще и раны, нанесенные революциями и гражданской войной. Всем хочется верить в лучшее; везде стремятся к успокоению. Все себя развлекают, отвлекают и закрывают глаза на крайне тревожные признаки.

В номере от 17 ноября 1928 г. L’Illustration публикует репортаж о Соловецких островах и об условиях, в которых там содержатся заключенные. В том же номере уделено несколько строк «делу шахтеров», более известному сегодня как «Шахтинское дело». На этом процессе, проходившем в июле, инженеров в первый, но отнюдь не в последний раз обвинили в экономическом саботаже по заданию иностранной буржуазии. Газета упоминает об этом событии, не придавая ему особого значения. Можно ли было тогда представить себе, что этот процесс возвестил так называемый «великий перелом», начавшийся в следующем году: принудительная коллективизация, раскулачивание, индустриализация, а затем нескончаемый ряд политических процессов и «чисток»?

На Западе 1929 г. был отмечен началом Великой депрессии. Вскоре на дверях консьержей парижских домов станут появляться объявления:

«Ни собак,

ни кошек,

ни русских

– не принимаем» (концевая сноска 7).

***

1. Предыдущие статьи, в которых рассказывалось о том, как видел Россию ведущий французский журнал конца XIX – начала XX в. L'Illustration, были опубликованы в Ежегодном докладе Франко-российского центра Обсерво за 2013 г., 2014 г. и 2015 г. 

2. История Сухаревского рынка, возникшего после нашествия Наполеона и пожара Москвы, описана Владимиром Гиляровским в книге «Москва и москвичи».

3. Стоит заметить, что L’Illustration пишет о «Белых» с прописной буквы, а о «красных» со строчной. 

4. Журнал забывает, что достаточно «поскрести» русского Ленина, «чтобы найти татарина».

5. Жанна Флорентина Буржуа, известная под псевдонимом Мистингетт, и Морис Шевалье – звезды французской эстрады довоенных лет.

6. См. роман Курцио Малапарте «Бал в Кремле».

7. В таком порядке.