Дружественные отношения республиканской Франции и имперcкой России эпохи Александра III и Николая II достигли в этот период такого восторженного, почти страстного, накала, что возникла целая «индустрия» дружбы. Эта «индустрия», в широком смысле слова, затронула практически все сферы жизни: вовлеченными в этот процесс оказались и поэзия, и литература, костюмы и мода, религия, кулинария, изготовление безделушек всех форм и видов...
Исторический контекст хорошо известен: франко-русский союз был заключен, в первую очередь, против бисмарковской Германии, а вернее, против новой Германской империи Вильгельма I, а затем Вильгельма II, против Австрии императора Франца-Иосифа и, возможно, против Италии короля Умберто I, в том случае, если бы Италия вознамерилась объединиться с Германией и Австрией против Франции. Это последнее предположение сегодня кажется неправдоподобным, но в то время оно основывалось на неизбежном антагонизме между молодой монархией и Третьей французской республикой, также молодой, но полной радикально настроенных умов и новых идей, нередко противоречивых, тем не менее впервые высказываемых свободно. Задуманный сразу после конца войны 1870 г., имевшей катастрофические последствия для Франции, союз трех держав основывался на обостренном чувстве реваншизма в отношении Германии, скорее чем на старой и глубокой дружбе с Россией. Иными словами, подлинный энтузиазм, проявленный французским народом в связи с тремя выдающимися событиями – заходом французского флота в Кронштадт в 1891 г., ответным заходом российской эскадры в Тулон в 1893 г. и, наконец, официальным визитом императора Николая II и императрицы Александры в 1896 г., – был вызван, прежде всего, ощущением, что величие и военная мощь России дадут Франции возможность выйти из политической изоляции и, соответственно, вернуть себе законное место в ряду европейских держав. В любом случае, России и Франции предстояло преодолеть немало разногласий. Самыми наболевшими темами были, во-первых, наполеоновское вторжение в Россию, которое оставалось для русских болезненным воспоминанием, несмотря на поражение французского императора; во-вторых, более недавняя, но тем более острая память о Крымской войне. Однако в 1893 г., судя по всему, все распри были забыты с обеих сторон: когда российская эскадра зашла в Тулон, русских моряков приветствовал уже пожилой отставной маршал Канробер, бывший командующий французскими силами в Крыму; в свою очередь, Николай II во время своего пребывания в Париже почтил память Наполеона, посетив его гробницу во Дворце инвалидов. Россия ратифицировала Союз в конце 1893 г., Национальная ассамблея Франции – в 1894 г., в атмосфере исступленного ликования. Этот невероятный энтузиазм нашел отражение даже в американской прессе, которая отнеслась к нему весьма иронично. Так, в номере New York Times от 15 ноября 1893 г. была опубликована насмешливая статья под заголовком «Russia, the one great Theme» («Единственная важная тема – Россия»), с пояснением: «Lauded to the Skies in the New French Chamber and Senate» («Превозносимая до небес в новом парламенте Франции и в Сенате»).
Пьер Блан, депутат от Савойи и старейшина Национальной ассамблеи, выступил с речью, процитированной корреспондентом газеты New York Times, в которой он прославил «непреодолимое взаимное притяжение двух великих народов» и «великодушного монарха», чья государственная печать, поставленная под договором, явилась залогом Франко-русского союза и «подтвердила мирные намерения, на которых зиждется этот Союз». На самом деле, это «сердечное согласие» опиралось в первую очередь на финансовые и торговые интересы. В финансовом отношении речь шла о размещении российского государственного займа. В торговой сфере Россия постоянно угрожала Франции возможным сближением с Германией, с тем чтобы не давать льготных условий на экспорт французских товаров в Россию (концевая сноска 1). Одновременно Россия стремилась незаметно налаживать контакты с американскими финансистами, с целью разместить свои государственные облигации (концевая сноска 2).
Но эти скрытые мотивы нисколько не охладили народный энтузиазм. Франсуа Бурнан, автор сочинения под названием Russes et Français, Souvenirs historiques et anecdotiques, 1851-1897 («Русские и французы: исторические воспоминания и анекдоты, 1851-1897»), с восторгом перечисляет различные формы, которые принимал этот энтузиазм: «Этот визит вызвал во Франции патриотические проявления [...] поистине трогательные по своей наивности. Oфициально объявленная новость о визите [российского императора] стала как будто всеобщим приказом: “равнение на Россию!”. В витринах магазинов появились русские шелка, русские рубахи, рединготы “суворовского” покроя, плащи фасона “Горчаков”, шляпы “Кронштадт”, русские сапоги, украшения с эмблемами Союза, русские духи, русское мыло, русские подсвечники, “кремлевское” печенье... Продавали хитроумно вырезанную из картона бескозырку, в которой каждый француз мог стать похожим на матроса его императорского величества... Чеканили памятные медали с каббалистической формулой “1 + 1 = 3”, противопоставляемой Тройственному союзу… Наконец, в одном лишь округе города Парижа, всего за месяц, сто двадцать два новорожденных были названы русскими именами».
Даже пресса, враждебно настроенная в отношении российского самодержавия, была вынуждена признать: «Форма правления не играла совершенно никакой роли в заключении Франко-русского союза... Не потребовалось ни личной воли царя, ни вмешательства президента республики: решение было принято народом... Можно порвать договор, но против общественного мнения идти нельзя». Надо сказать, что это мнение было высказано Анри Рошфором, радикалом, близким к коммунарам, который затем перешел от «социализма» к воинствующему национализму, но который всегда был убежденным противником императора... французов, в данном случае Наполеона III. Одним словом, во Франции того времени, на фоне противостояния всевозможных мнений и течений, сталкивавшихся в свободной французской прессе, франко-русская дружба представлялась французскому народу как залог силы, устойчивости и престижа перед лицом имперских притязаний кайзера Вильгельма II.
Счастье мелких торговцев
В результате возникла целая «промышленность» сувениров, которые уличные торговцы активно продавали на бульварах, в особенности во время официального визита Николая II и императрицы Александры, прибывших в Париж 7 октября 1896 г. Торговали шелковыми платками, украшенными российскими и французскими цветами на красном фоне, вытканными на лионских фабриках, тех самых, которые преподнесли императрице дюжину платьев, а также стихотворение, вытканное шелком на стяге. Продавали также платки с изображением французской эскадры в Кронштадте, включая три броненосца. Правда, изображение брони на кораблях больше походило на выдумку какого-нибудь фантаста, вроде Жюля Верна, чем на настоящей вид этого нового типа судов. Все это придавало платкам весьма забавный вид, скорее лубочный, чем военный. Стоит заметить, между прочим, что именно после захода французской эскадры в Кронштадт российское адмиралтейство приступило к строительству ряда военных кораблей, дредноутов и броненосцев, в частности известного «Потемкина». Строительство одного из них, «Цесаревича», было поручено знаменитой французской компании «Металлургические заводы и верфи Средиземноморья» (Compagnie des Forges et Chantiers de la Méditerranée à la Seine).
Торговали также эпинальскими картинками, на которых с характерной для них красочностью и грубоватостью изображались различные мундиры царской армии и флота, сцены прибытия французских моряков в Кронштадт и русских моряков в Тулон. Торговали бумажными абажурами, на которых фирма из Лотарингии, из городка Понт-а-Муссон (география имеет здесь определенное значение, к которому мы в дальнейшем вернемся), отпечатала изображение русских и французских моряков, которых качает восторженная толпа. Продавали также абажуры с портретом Александра III, во время правлении которого русский флот посетил Тулон в 1893 г., и другие – с изображением бала на борту флагманского корабля «Маренго». Абажуры продавались в сложенном виде, и на них требовалось сделать соответствующие надрезы в разных местах, прежде чем развернуть их и надеть на лампу, чтобы озарить их ярким светом прекрасной русско-французской дружбы...
Торговцы предлагали также небольшие металлические фигурки из баббита, иногда из бронзы или из глины, представлявшие русских моряков отдельно или под руку с французскими моряками – фигурки, похожие на оловянных солдатиков, вошедших в моду в конце XVIII в. и принесших в XIX в. большой успех французской фирме «Жербо и сыновья». Общество женщин Франции, со своей стороны, заказало специальные браслеты в форме якорной цепи для жен, матерей и сестер русских моряков: звенья цепочки были выполнены из матового золота с гильоше и из красного золота; на браслете висела памятная медаль с надписью «Cronstadt-1891» (латинскими буквами) и «Тулон-1893» (русскими буквами), украшенная оливковыми ветвями и цветками незабудки. Производители керамических изделий, в частности фирмы из г. Саргемин в Лотарингии, предлагали тарелки, украшенные портретами Николая II и Александры, вместе или порознь. На кремовом фоне с узором терракотового цвета изображались также сцены народного ликования по случаю приема российской и французской эскадры. Наконец, продавали игры и игрушки, для взрослых и детей: например, «Франко-русскую игру Гусыни»; некоторые из этих игр были отпечатаны цветной печатью на картоне, наподобие эпинальских картинок; другие, как, например, игра «Франко-русский союз», были напечатаны в черно-белом варианте в газете Le Petit Journal и предназначались для вырезания. Эта последняя игра состояла из набора клеток, под каждой из которых был мини-ребус с патриотическим или религиозным смыслом; так, под клеточкой с изображением французского солдата можно было прочитать: «Пусть мне прострелят дважды шкуру, двум флагам я служу», т.е. французскому и русскому флагу.
Разумеется, нашлось место в этих играх и для клеточек с изображением жительниц Лотарингии и Эльзаса, в народном головном уборе. Лотарингия, точнее то, что от нее осталось после немецкой аннексии, выступала в первых рядах поборников франко-русской дружбы. Те коммуны, которые не были присоединены к Германии, напечатали «Золотую книгу Лотарингии», чтобы преподнести ее Николаю II. Текст этого сборника полностью приводит в своей вышеупомянутой книге Франсуа Бурнан. По торжественному случаю лотарингцы, как, впрочем, и русские, не скупятся на дифирамбы и посредственные вирши. Книга открывается общим заявлением: «Тысяча семьсот тринадцать коммун, пятьсот двадцать предприятий и пресса Лотарингии подписали эту Золотую книгу, адресуя благородной и доблестной России единодушное уверение в своей верной, преданной и братской дружбе. Да здравствует Россия! Да здравствует Франция!» Российским морякам также были сделаны богатые подарки: каждому кораблю русской эскадры презентовали бронзовую скульптуру Виктора Прувэ «Жажда» и сервиз для пунша. В «Золотую книгу» также были включены рисунки семидесяти семи французских художников, многие из которых сегодня напрочь забыты, и несколько старинных эстампов, включая первые эпинальские картинки 1829 г. с изображением солдат русской пехоты. Лично императору лотарингцы преподнесли стол с инкрустациями работы Эмиля Галле, выдающегося и широко известного по сей день художника из г. Нанси.
И все же именно в текстах и песнях периода этого прорусского ажиотажа, пусть без особого таланта, но с наибольшей яркостью выразилась надежда французов на поддержку в реванше против Германии. Речь идет именно об этом, даже если братство русских и французских солдат частично отражает уже популярный в то время лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
Приведем несколько примеров таких поэтических сочинений на злобу дня, которые дают представление о политическом климате того времени, а также о господствующей литературной и художественной атмосфере. В журналах печатают мазурки под названием «Царица», которые танцуют в кафешантанах; разносчики торгуют текстом новоявленной «Русско-французской марсельезы»:
Сыны Отечества, вставайте!
Идет к нам с дружбою варяг.
На вызов братский отвечайте!
Взвился пред нами русский стяг.
Услышьте: по земле французской
Шагают гордо моряки.
Они несут привет нам русский –
Врагам, невзгодам вопреки.
Все сочинения примерно в одном духе. Все стремятся подчеркнуть – и это неизменный лейтмотив всей франко-русской сувенирной продукции – наличие давних отношений между Россией и Францией и то, что «мы иногда воевали, но никогда не враждовали», как сказал сам маршал Канробер. Другому известному сочинителю, самому Полю Деруледу – который был, можно сказать, главой реваншистского движения, – мы обязаны четверостишием, песенкой, в которой, как замечает все тот же Бурнан, как в капле воды отражается вся сущность франко-русского союза: «[он] удивительно тонко и ловко передал оттенок ура-патриотизма в своем “Ничего”:
Все, что было, позабудем,
Коль друг другу мы милы.
“Ничего”, дружны мы будем.
“Ничего”, воскликнем мы».
Можно было бы привести и другие стихотворные сочинения, написанные в схожих обстоятельствах такими видными деятелями, как Морис Талейран-Перигор, герцог Дино (потомок знаменитого министра Наполеона) или поэт Жозе-Мария де Эредиа, в тональности, которая сегодня кажется комичной, но которая была повсеместно распространена в то время. До нас дошла также переписка французских школьников с русскими. Конечно, это было обязательное школьное упражнение, но и в этой переписке тем не менее встречаются трогательные или, по меньшей мере, удачные пассажи. Так, например, хорошим примером этой «фабрики воспоминаний» служит стишок, который 16 октября 1893 г. сочинила и отправила девочка из Симферополя, Наталья Новикова (концевая сноска 3):
«Братскими узами связаны наши счастливые народы.
Россия – великая и Франция-красавица,
Вы – образец для будущих поколений.
Мы чувствуем уже приближение мира,
К вам устремлены взоры всех наций,
Благословляющих ваш благородный и священный союз». (концевая сноска 4)
Что же до сувенирных изделий того времени, их было произведено такое великое множество, что и сегодня их нетрудно найти на различных торговых площадках в Интернете.
***
1. На эту тему см. нашу статью: Le Commerce franco-russe, concurrence et contrefaçons de Colbert à 1900 [Франко-российская торговля, конкуренция и подделки от Кольбера до 1900 г.], Les Belles Lettres, Paris, 2006, pp. 267-297.
2. На эту тему см. нашу статью: John Pierpont Morgan, un Capitaliste Américain [Джон Пирпонт Морган, американский капиталист], Les Belles Lettres, Paris, 2016, pp. 231-241.
3. Во французском оригинале получается акростих на слово «France» (прим. переводчика).
4. Все цитаты взяты из вышеуказанной книги Франсуа Бурнана.
Fr
